«Семь километров северо-западнее Баин-Бурта…»

Семь километров северо-западнее Баин-Бурта
И семь тысяч километров юго-восточней Москвы,
Где вчера ещё били полотняными
   крыльями юрты, —
Только снег заметает обгорелые стебли травы.
Степи настежь открыты буранам и пургам.
Где он, войлочный город, поселок бессонных ночей,
В честь редактора названный кем-то
   из нас Ортенбургом,
Не внесенный на карты недолгий приют москвичей?
Только круглые ямы от старых бомбежек,
Только сломанный термос, забытый подарок жены;
Волки нюхают термос, находят у снежных дорожек
Пепел писем, которые здесь сожжены.
Полотняный и войлочный, как же он сдался без бою,
Он, так гордо, как парусник, плывший
   сквозь эти пески?
Может, мы, уезжая, и город забрали с собою,
Положили его в вещевые мешки?
Нам труднее понять это в людных, огромных, —
Как возьмешь их с собою — дома, магазины, огни.
Да, и всё-таки мы, уезжая, с собою берём их
И, вернувшись, их ставим не так, как стояли они.
Тут в степи это легче, тут все исчезает и тает,
След палатки с песчаным, травой
   зарастающим швом,
Может, в этом и мужество, — знать,
   что следы заметает,
Что весь мир умещается в нашем мешке вещевом?