Аполлон Николаевич Майков

Говорят в вас, анонимом,
Луи Блан, Жорж Занд, Прудон,
Фейербах с почтенным Гримом,
Иногда и Пальмерстон —

Что прочли вы днём и на ночь…
Одного бы я желал,
Чтобы в вас Иван Иваныч
Сам мне что-нибудь сказал.

Из бездны Вечности, из глубины Творенья
На жгучие твои запросы и сомненья

Я — король. Ты — королева.
Мы в войне. Я главных сил
И фельдмаршала их Гнева
Не боюсь. Я б их разбил.
Но как двинешь ты резервы,
В бой войти велишь слезам —
Тут беда! Пожалуй, первый
Брошусь я к твоим ногам!..

Эти очи — свет со тьмою,
Очи, полные зарниц!
Окаймленные густою
Ночью черною ресниц!
Но был миг — и ночь вдруг стала
Раздвигаться, мрак исчез —
И мне в сердце засияла
Глубина святых небес.

Холодный, смертный приговор
Твои глаза мне произносят;
Мои ж, снедая свой позор,
Лишь о помилованьи просят.

В тихой думе, на кладбище,
Златокудрое дитя,
Ты стоишь, к холмам печальным
Кротко очи опустя.
Знаешь? Спящим тут во мраке,
В забытье глубоком их,
Снится в райской ореоле
Светлый ангел в этот миг.

‎Туманом окутано темное море…
Туман этот с солнцем на небо взовьется,
И в ливнях и в росах на землю прольется,
‎Откроет путь свету… А ты, моё горе?..

Мерцает по стене заката отблеск рдяный,
Как уголь искряся на раме золотой…
Мне дорог этот час. Соседка за стеной
Садится в сумерки порой за фортепьяно,
И я слежу за ней внимательной мечтой.
В фантазии её любимая есть дума:

Срезал себе я тростник у прибережья шумного моря.
Нем, он забытый лежал в моей хижине бедной.
Раз увидал его старец прохожий, к ночлегу
В хижину к нам завернувший. (Он был непонятен,
Чуден на нашей глухой стороне.) Он обрезал

Так ветрен я, друзья! Напрасно я учусь
Себя обуздывать: всё тщетно! Тяжких уз
Мой дух чуждается... Когда на взор мой томный
Улыбку вижу я в устах у девы скромной -
Я сам не свой! Прости Сенека, Локк и Кант,
И пыльных кодексов старинный фолиант,