Вероника Тушнова

Всё было до меня: десятилетья
того, что счастьем называем мы.
Цвели деревья,
вырастали дети,
чередовались степи и холмы,
за ветровым стеклом рождались зори
очередного праздничного дня, —
был ветер,
берег,
дуб у лукоморья,

Всё в доме пасмурно и ветхо,
скрипят ступени, мох в пазах...
А за окном - рассвет
и ветка
в аквамариновых слезах.
А за окном
кричат вороны,
и страшно яркая трава,
и погромыхиванье грома,
как будто валятся дрова.
Смотрю в окно,

Всегда так было
и всегда так будет:
ты забываешь обо мне порой,
твой скучный взгляд
порой мне сердце студит...
Но у тебя ведь нет такой второй!
Несвойственна любви красноречивость,
боюсь я слов красивых как огня.
Я от тебя молчанью научилась,

Вчерашний дождь
последний лист багряный
сорвал с деревьев, рощи оголя.
Я вышла через заросли бурьяна
в осенние пустынные поля.
Всё шло своим положенным порядком,
заранее известным для меня:
ботва чернела по разрытым грядкам,

Где-то по гостиничным гостиным
Изводилась я тоской по дому,
Самолёт ждала твой
на пустынном,
Солнцем выжженном аэродроме.
Отсылала письма почтой спешной,
Спешные ответы получала...
Дни любви преступной и безгрешной,
испытаний будущих начало.

Где-то чавкает вязкая глина,
и, как было во веки веков, —
разговор журавлиного клина
замирает среди облаков.
Тальники вдоль размытого лога
по колено в осенней грязи...
...Увези ты меня, ради бога,
хоть куда-нибудь увези!

Говоришь ты мне:
Надоела грусть!
Потерпи чуть-чуть,
я назад вернусь.

Хочешь ты любовь,
Как настольный свет:
повернул - горит,
повернул - и нет.

Хочешь про запас
(пригодится в срок), -
а любовь не гриб,
не солится впрок.

Тусклый луч блестит на олове,
мокрых вмятинах ковша...
Чуть поваркивают голуби,
белым веером шурша.
Запрокидывают голову,
брызжут солнечной водой,
бродят взад-вперёд по жёлобу
тропкой скользкой и крутой.
Бродят сонные и важные,

Гонит ветер
туч лохматых клочья,
снова наступили холода.
И опять мы
расстаёмся молча,
так, как расстаются
навсегда.
Ты стоишь и не глядишь вдогонку.
Я перехожу через мосток...
Ты жесток
жестокостью ребёнка —

Не прозвучит ни слово, ни гудок
в развалинах, задохшихся от дыма.
Лежит убитый русский городок,
и кажется - ничто непоправимо.

Ещё в тревожном зареве закат
и различимы голоса орудий,
а в городок уже приходят люди.
Из горсти пьют, на дне воронки спят.