"В том времени, где и злодей..."

В том времени, где и злодей —
Лишь заурядный житель улиц,
Как грозно хрупок иудей.
В ком Русь и музыка очнулись.

Вступленье; ломкий силуэт,
Повинный в грациозном форсе.
Начало века. Младость лет.
Сырое лето в Гельсингфорсе.

Та — Бог иль барышня? Мольба —
Чрез сотни вёрст любви нечеткой.
Любуется! И гений лба
Застенчиво завешен чёлкой.

Но век желает пировать!
Измученный, он ждёт предлога —
И Петербургу Петроград
Оставит лишь предсмертье Блока.

Знал и сказал, что будет знак
И век падёт ему на плечи.
Что может он? Он нищ и наг
Пред чудом им свершённой речи,

Гортань, затеявшая речь
Неслыханную, — так открыта.
Довольно, чтоб её пресечь,
И меньшего усердья быта.

Ему — особенный почёт,
Двоякое злорадство неба;
Певец, снабжённый кляпом в рот.
И лакомка, лишённый хлеба.

Из мемуаров: «Мандельштам
любил пирожные». Я рада
узнать об этом. Но дышать —
не хочется, да и не надо.

Так, значит, пребывать творцом.
За спину заломивши руки,
И безымянным мертвецом
Всё ж недостаточно для муки?

И в смерти надо знать беду
Той, не утихшей ни однажды,
Беспечной, выжившей в аду,
Неутолимой детской жажды?

В моём кошмаре, в том раю,
Где жив он, где его я прячу,
Он сыт! И я его кормлю
огромной сладостью! И плачу!