Московское утро

Москва по утрам
обновляется чудно:
Ещё не шумна,
не пыльна, малолюдна;
Подернута дымкой
в разводах белесых,
Где дождь по асфальту
прошёл на колесах;
Насыщена запахом
булочных ранних,
Где белый — как сдоба,
и чёрный — как пряник;
Остужена тенью
своих корпусов;
Озвучена боем
кремлевских часов.

И весь этот мир,
этот утренний город,
Мне нынче особенно
близок и дорог.
Надев мои новые
брюки в полоску,
К газетному я
направляюсь киоску.
Газету мне почта
доставит и на дом,
Но мне её видеть
на улице надо,
В случайном составе
того коллектива,
Где очередь я
занимаю учтиво.

И скукой томиться
там нету причины:
Газету как раз
выгружают с машины.
А что там сегодня
на третьей странице,
Ещё никому
не известно в столице.
А я хоть и знаю
от строчки до строчки,
Но скромно молчу,
продвигаясь в цепочке.
Хотя эта скромность —
признаться ли в том? —
Она мне дается
с немалым трудом.

Давно я немолод,
но, странное дело,
В одном остаюсь я
парнишкой всецело,
Тем самым, что где-то,
далеко отсюда,
Впервые познал
это сладкое чудо —
Увидеть свой вымысел,
скрытно рождённый,
Печатными буквами
вдруг утвержденный
И распространенный,
объявленный разом
С уборочной сводкой,
Верховным указом,
Ученой статьей
и последнею самой
Парижской ли,
лондонской там телеграммой,
Итоговым счетом
футбольных работ…
Но что это? Нет?
Или номер не тот?

Уже впереди
развернули газету,
На третьей странице —
стихов моих нету.
Да, так-таки нету.
И сердце упало…
А люди вокруг —
как ни в чем не бывало:
Тот прячет газету
в портфель для утехи —
В служебное время
прочесть без помехи;
А этой серьёзной,
порывистой тете —
Ей некогда будет
читать на работе, —
Она, как и многие,
мигом, на месте,
Срывает верхушки
последних известий,
Себя сберегая
для нынешних дел…
Зачем же я новые
брюки надел?..

И чувство вины,
и стыда, и просчета
Меня охватило.
Какого же черта!..
Как будто свой поезд
прохлопав ушами,
Остался дурак
на перроне в пижаме:
За поездом, что ли,
бежать ему вслед?
Он думал, что едет,
а вышло, что нет…
Какого же черта!..
Ведь ночью недавней
Звонил мне редактор,
не просто, а главный.
Я к трубке приникнул —
не часто такое, —
И слышу: — Простите,
что вас беспокою.
Хоть службу ночную
мы сами несем,
Но знаем, как дорог
ваш творческий сон. —
И против обычных
редакторских правил
С удачей меня
троектратно поздравил.
Мол, знаете сами,
не мастер хвалить я,
Но это в поэзии —
просто событье.
Этап. И ступень.
И значительный шаг…

Слова эти
так и горели в ушах.
Хотя, если вспомнить, —
я с первой минуты
Почуял, что главный
подводит к чему-то;
И вот уже вывел
на самую кромку,
Внизу для меня
подстеливши соломку:
— Печатаем, как же!
За мелочью дело… —
И трубка в руке
у меня запотела.
Я слышу, как главный
закашлял неловко:
— Вы знаете, всё-таки…
эта концовка…
Прочтите-ка сами —
не слева направо,
А справа налево:
двусмысленно, право…

Мой голос дрожит
от обиды и гнева:
— Простите, зачем же
мне справа налево
Читать эти строчки,
размысливши здраво,
Когда полагается —
слева направо?
— Конечно, конечно, —
и главный согласен,
Что смысл, если так,
безупречен и ясен.
— Но мы о читателе
думать должны.
(Как будто читатель —
он прибыл с луны!)
Мол, этот вопрос —
он возник мимоходом,
Поскольку мы тут
совещались с народом.

Я диву даюсь:
ну зачем он мне врет?
Какой там сейчас
в кабинете народ!
И мне ли не знать,
что на самом-то деле
Народ по ночам
пребывает в постели.
А тот, что на вахте
иль в смене ночной,
Он занят своею
задачей прямой.

Но именно данную
часть разговора
Я как-то из памяти
выпустил скоро.
А то, что я в трубке
услышал сначала,
В душе моей внятно
и сладко звучало:
«Печатаем, как же!
За мелочью дело…»
Но мелочь, я думал,
сама отлетела…

И утром поднялся,
доволен и светел,
И новыми брюками
дату отметил.
И бодрой походкой
на улицу вышел,
А как обернулось —
рассказано выше…
Но утро есть утро,
и день — это дело.
Москва поднялась,
зашумела, запела,
Затмилась пыльцой
и дымком зачадила,
Но жизни полна,
величава на диво!..

Досада моя
рассосалась помалу.
К столу! — как другие к станку
иль штурвалу.
К труду! — и забудь
в горделивом терпенье
Про все те «этапы»,
«шаги» и «ступени».
Но строки души
и любви не лукавой
Пиши, как положено, —
слева направо.
И помни в работе,
единой со всеми,
Что главный редактор —
великое время, —
Не в далях иных,
за посмертной страницей,
А время, что нынче —
в селе и в столице.
И ты не считай,
что, родившись в сорочке,
Ему не обязан
от строчки до строчки.
Обязан кругом —
и завидной планидой,
И славой своей,
и минучей обидой.
Оно и обиду
по чести рассудит,
А если не вдруг,
так тебя не убудет.
Не так ты уж беден
и в нынешнем разе:
Не все на прилавке,
а есть и на базе!..

Ах, время, родное,
великое время,
Солгу по расчёту —
лупи меня в темя!
А если подчас
оступлюсь ненароком
Учи меня мудрым
уроком-упреком.
Приму его сердцем,
учту его честно,
В строю не замедлю
занять своё место.
Когда я с тобою,
мне все по плечу,
Ты скажешь —
я горы тебе сворочу.

1957 – 1959