Александр Трифонович Твардовский

А ты самих послушай хлеборобов,
Что свековали век свой у земли,
И врать им нынче нет нужды особой, —
Все превзошли,
А с поля не ушли.
Дивиться надо: при Советской власти —
И время это не в далёкой мгле, —
Какие только странности и страсти

В лесу, возле кухни походной,
Как будто забыв о войне,
Армейский сапожник холодный
Сидит за работой на пне.

Вдоль развороченных дорог
И разоренных сел
Мы шли по звездам на восток, —
Товарища я вёл.

Он отставал, он кровь терял,
Он пулю нес в груди
И всю дорогу повторял:
— Ты брось меня. Иди…

На выезде с кремлевского двора,
За выступом надвратной башни Спасской,
Сорочьей черно-белою раскраской
Рябеет – вдруг – прогиб её ствола.
Должно быть, здесь пробилась самосевом,
Прогнулась, отклоняясь от стены,
Угадывая, где тут юг, где север,

Когда прочла твоя родная,
Что под Ростовом сломлен враг,
Прочла, быть может и не зная,
Что ты сражался в тех краях, —
То вновь к работе кропотливой
Она, наверно, взяв клубок,
Вернулась с мыслью горделивой:
«Не там ли нынче мой сынок?»

Лет семнадцать тому назад
Были малые мы ребятишки.
Мы любили свой хутор,
Свой сад.
Свой колодец,
Свой ельник и шишки.
Нас отец, за ухватку любя,
Называл не детьми, а сынами.
Он сажал нас обапол себя
И о жизни беседовал с нами.

В краю, куда их вывезли гуртом
Где ни села вблизи, не то что города,
На севере, тайгою запертом,
Всего там было — холода и голода.

Зернистый туман августовский
На утре погожего дня
Под стогом в усадьбе литовской
Заставил проснуться меня.

Холодной росою капустной
Он тёк по соломе сухой.
И было так тихо и грустно,
Как будто войны никакой.

В пилотке мальчик босоногий
С худым заплечным узелком
Привал устроил на дороге,
Чтоб закусить сухим пайком.

Горбушка хлеба, две картошки -
Всему суровый вес и счёт.
И, как большой, с ладони крошки
С великой бережностью — в рот.

В поле, ручьями изрытом,
И на чужой стороне
Тем же родным, незабытым
Пахнет земля по весне:

Полой водой и — нежданно —
Самой простой, полевой
Травкою той безымянной,
Что и у нас под Москвой.