Александр Трифонович Твардовский

Река Ока,
Но не эта, —
Другая река,
В другой части света.

Кругом тайга,
Глухи берега,
Угрюмы воды.
А эта Ока
Далека-далека,
Как детства годы.

Из записной потёртой книжки
Две строчки о бойце-парнишке,
Что был в сороковом году
Убит в Финляндии на льду.

Неизменная примета,
Что самой зиме черед, —
В шубу, в валенки одетый,
Дед Данила в лес идёт.

Ходит по лесу тропою,
Ищет понизу на глаз:
Что ни самое кривое,
То ему и в самый раз.

День прошёл, и в неполном покое
Стихнул город, вдыхая сквозь сон
Запах свежей натоптанной хвои —
Запах праздников и похорон.

Сумрак полночи мартовской серый.
Что за ним — за рассветной чертой
Просто день или целая эра
Заступает уже на постой.

Дождь надвигается внезапный,
Ты выбегаешь на дорожку,
Чтоб воротиться с первой каплей,
Зажатой в смуглую ладошку.
В игре, в забавах хлопотливых,
Моя весёлая, родная,
Растешь ты шумно и счастливо,
О том не думая, не зная.

Допустим, ты своё уже оттопал
И позади – остался твой предел,
Но при тебе и разум твой, и опыт,
И некий срок ещё для сдачи дел
Отпущен – до погрузки и отправки.
Ты можешь на листах ушедших лет
Внести ещё какие-то поправки,

Вдоль дороги, широкой и гладкой,
Протянувшейся вдаль без конца,
Молодые, весенней посадки,
Шелестят на ветру деревца.
А дорога, сверкая, струится
Меж столбов, прорываясь вперёд,
От великой советской столицы
И до самой границы ведёт.

Дорога дорог меж двумя океанами,
С тайгой за окном иль равнинами голыми,
Как вехами, вся обозначена кранами —
Стальными советского века глаголями.

Дробится рваный цоколь монумента,
Взвывает сталь отбойных молотков.
Крутой раствор особого цемента
Рассчитан был на тысячи веков.

Друзья, с кем я коров стерег,
Костры палил, картошку пек,
С кем я сорочьи гнезда рыл,
Тайком ольховый лист курил, —
Друзья, когда кому-нибудь
Ещё случится заглянуть
В Загорье наше, – это я
Все наши обошел края,
По старым стежкам я бродил,