Письмо Вадиму Седову

Я в Аргентине, дед. Парик с тремя хвостами
сожрала моль, и вечный Крест над головой.
Здесь просыпаешься, как будто в Казахстане -
вокруг такая степь да степь, хоть ветром вой.
Аборигены, те, что вырезали местных
(давно, полтысячи, примерно, лет назад),
весьма похожи на людей: белы, любезны,
скупы, хитры, и даже что-то говорят.

От них в ушах сплошные «ша»: папаша, плаша…
Испанский корчится. Но если вникнуть в суть,
в согласных можно нажевать любую кашу —
упор на гласные. Приедешь — не забудь.
Ещё опаснее попутать беса с beso.
Но бес в ребро, а beso в бороду — лови! —
когда, в карман засунув пачку мятых песо,
идёшь купить немного танго и любви.

Летящий шёлк нежней огней святого Эльма -
танцует парочка, друг друга пригубя…
(В заметки: голуби на площади в Сан Тельмо
способны всё склевать — и выпить за тебя).
Ах, это танго для туристов… гули-гули.
Кромсай говядину, ласкай бокал с вином,
свой нежный центнер разместив на шатком стуле -
не слишком мягком, но ужасно раскладном.

Пешком до центра. Обелиск. Конец антракта.
Ночной толпе плевать, насколько ты учтив.
ПортеньосПортеньос — жители Буэнос-Айреса — хамы, дед, но им достало такта
на главный памятник надеть презерватив —
печально-розовый и без единой бреши,
как дом правительства страны. (Не будем вслух:
ряды предвыборных портретов президентши
сродни рядам рекламы парагвайских шлюх).

Буэнос-Айрес пахнет мусором и спермой,
социализмом, гриппом, ставнями, сухой
пятнистой кожей, обречённой овцефермой,
мальбеком, Борхесом, театрами. Тоской.
Хандрой, Вадимыч. Мясом. Кошками над тельцем
в траве. Стрельбой. Вооружённым грабежом.
(Пощупать морду боливийскому индейцу
всегда спокойней, если он вооружён).

Поверишь — так вот и живу. Брожу без цели,
пишу стихи, глотаю кофе поутру.
Молчу. И лишь бандонеоны Ариэля
(спасибо Ане) компенсируют хандру.

Что, Аргентина, от меня немного проку?
Давай, бери уже другого, суй в карман.
Ша, нинья, барбаро! И поцелуем в щёку
закончим этот несложившийся роман.