Небольшие стихи Гумилёва

Одиноко-незрячее солнце смотрело на страны,
Где безумье и ужас от века застыли на всем,
Где гора в отдаленьи казалась взъерошенным псом,
Где клокочущей черною медью дышали вулканы.

  Были сумерки мира.

В узких вазах томленье умирающих лилий.
Запад был меднокрасный. Вечер был голубой.
О Леконте де Лиле мы с тобой говорили,
О холодном поэте мы грустили с тобой.

Собиратели кувшинок,
Мы отправились опять
Поблуждать среди тропинок,
Над рекою помечтать.

Оля правила. Ленивый,
Был нежданно резв Силач,
На Голубке торопливой
Поспевал я только вскачь.

Кончено! Дверь распахнулась пред ним, заключенным;
Руки не чувствуют холода цепи тяжёлой,
Грустно расстаться ему с пауком прирученным,
С хилым тюремным цветком пичиолой.

Ромул и Рем взошли на гору,
Холм перед ними был дик и нем.
Ромул сказал: «Здесь будет город».
«Город, как солнце» — ответил Рем.

Ромул сказал: «Волей созвездий
Мы обрели наш древний почёт».
Рем отвечал: «Что было прежде,
Надо забыть, глянем вперёд».

Царица — иль, может быть, только печальный ребёнок, —
Она наклонялась над сонно-вздыхающим морем,
И стан её стройный и гибкий казался так тонок,
Он тайно стремился навстречу серебряным зорям.

Сердце радостно, сердце крылато.
В лёгкой, маленькой лодке моей
Я скитаюсь по воле зыбей
От восхода весь день до заката

И люблю отражения гор
На поверхности чистых озер.
Прежде тысячи были печалей,
Сердце билось, как загнанный зверь,

Так вот платаны, пальмы, тёмный грот,
Которые я так любил когда-то,
Да и теперь люблю… Но место дам
Рукам, вперёд протянутым, как ветви,
И розовым девическим стопам,
Губам, рождённым для святых приветствий.
Я нужен был, чтоб ведала она,

Под рукой уверенной поэта
Струны трепетали в легком звоне,
Струны золотые, как браслеты
Сумрачной царицы беззаконий.

Опьянили зовы сладострастья,
И спешили поздние зарницы,
Но недаром звякнули запястья
На руках бледнеющей царицы.

Только усталый достоин молиться богам,
Только влюблённый — ступать по весенним лугам!

На небе звезды, и тихая грусть на земле,
Тихое «пусть» прозвучало и тает во мгле.

Это — покорность! Приди и склонись надо мной,
Бледная дева под траурно-чёрной фатой!

Пощади, не довольно ли жалящей боли,
Тёмной пытки отчаянья, пытки стыда!
Я оставил соблазн роковых своеволий,
Усмиренный, покорный, я твой навсегда.

С японского

Мне отраднее всего
Видеть взор твой светлый,
Мне приятнее всего
Говорить с тобою.

И, однако, мы должны
Кончить наши встречи,
Чтоб не ведали о них
Глупые соседи.