Cтихи Серебряного века

От «Романтических цветов»
И до «Колчана» я все тот же,
Как Рим от хижин и шатров
До белых портиков и лоджий.

Но верь, изобличитель мой
В измене вечному, что грянет
Заветный час, и Рим иной,
Рим звонов и лучей настанет.

1915

Как путник, препоясав чресла,
Идёт к неведомой стране,
Так ты, усевшись глубже в кресло,
Поправишь на носу пенсне.

И, не пленяясь блеском ложным,
Хоть благосклонный, как всегда,
Движеньем верно-осторожным
Вдруг всунешь в книгу нож… тогда

Нас было пять… мы были капитаны,
Водители безумных кораблей,
И мы переплывали океаны,
Позор для Бога, ужас для людей.

Далекие загадочные страны
Нас не пленяли чарою своей,
Нам нравились зияющие раны,
И зарева, и жалкий треск снастей.

Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня,
Мы четвёртый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.

Но не надо яства земного
В этот страшный и светлый час,
Оттого что Господне слово
Лучше хлеба питает нас.

В этом альбоме писать надо длинные, длинные строки, как нити,
Много в них можно дурного сказать, может быть, и хорошего много;
Что хорошо или дурно в этом мире роскошных и ярких событий!
Будьте правдивы и верьте в дьяволов, если Вы верите в Бога.

Не Царское Село — к несчастью,
А Детское Село — ей-ей!
Что ж лучше: жить царей под властью
Иль быть забавой злых детей?

1919

Жрец решил. Народ, согласный
С ним, зарезал мать мою:
Лев пустынный, бог прекрасный,
Ждёт меня в степном раю.

Мне не страшно, я ли скроюсь
От грозящего врага?
Я надела алый пояс,
Янтари и жемчуга.

По утрам просыпаются птицы,
Выбегают в поле газели,
И выходит из шатра европеец,
Размахивая длинным бичом.

Он садится под тенью пальмы,
Обвернув лицо зелёной вуалью,
Ставит рядом с собой бутылку виски
И хлещет ленящихся рабов.

Нежданно пал на наши рощи иней,
Он не сходил так много-много дней,
И полз туман, и делались тесней
От сорных трав просветы пальм и пиний.

Нежно-небывалая отрада
Прикоснулась к моему плечу,
И теперь мне ничего не надо,
Ни тебя, ни счастья не хочу.

Лишь одно я принял бы не споря —
Тихий, тихий, золотой покой
Да двенадцать тысяч футов моря
Над моей пробитой головой.

Замирает дыханье и ярче становятся взоры
Перед сладко волнующим ликом твоим, Неизвестность,
Как у путника, дерзко вступившего в дикие горы
И смущённого видеть ещё не открытую местность.

Над высокою горою
Поднимались башни замка,
Окруженного рекою,
Как причудливою рамкой.

Жили в нем согласной парой
Принц, на днях ещё из детской,
С ним всезнающий, и старый,
И напыщенный дворецкий.