Михаил Алексеевич Кузмин

На берегу сидел слепой ребёнок,
И моряки вокруг него толпились;
И улыбаясь он сказал: "Никто не знает,
Откуда я, куда иду и кто я,
И смертный избежать меня не может,
Но и купить ничем меня нельзя.
Мне все равны: поэт, герой и нищий,

Вы и я, и толстая дама,
Тихонько затворивши двери,
Удалились от общего гама.

Я играл Вам свои "Куранты",
Поминутно скрипели двери,
Приходили модницы и франты.

Я понял Ваших глаз намёки,
И мы вместе вышли за двери,
И все нам вдруг стали далёки.

Наверно, в полдень я был зачат,
наверно, родился в полдень,
и солнца люблю я с ранних лет
лучистое сиянье.
С тех пор, как увидел я глаза твои,
я стал равнодушен к солнцу:
зачем любить мне его одного,
когда в твоих глазах их двое?

Здесь страстью сладкою волнуясь и горя,
Меня спросили Вы, люблю ли.
Здесь пристань, где любовь бросает якоря,
Здесь счастье знал я в ясном июле.

Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было,
все мы четыре любили, но все имели разные «потому что»:
одна любила, потому что так отец с матерью ей велели,
другая любила, потому что богат был её любовник,
третья любила, потому что он был знаменитый художник,

Находит странное молчание
По временам на нас,
Но в нем таится увенчание,
Спокойный счастья час.
Задумавшийся над ступенями,
Наш ангел смотрит вниз,
Где меж деревьями осенними
Златистый дым повис.
Затем опять наш конь пришпоренный

Не знаешь, как выразить нежность!
Что делать: жалеть, желать?
Покоя полна мятежность,
Исполнена трепета гладь.
Оттого обнимаем, целуем,
Не отводим влюблённых глаз,
Не стремимся мы к поцелуям,
Они лишь невнятный рассказ

Невнятен смысл твоих велений:
Молиться ль, проклинать, бороться ли
Велишь мне, непонятный гений?
Родник скудеет, скуп и мал,
И скороход Беноццо Гоццоли
В дремучих дебрях задремал.

Я знаю, что у вас такие нравы:
Уехать не простясь, вернуться тайно,
Вам любо поступать необычайно, —
Но как Вам не сказать, что Вы не правы?