Алексей Сурков

Дым над кадилом пахучий и едкий.
(Ладан для горя целебен!)
В складчину в церкви три бабы-соседки
Служат дорожный молебен.

Падают слёзы в свячёную воду.
— Что ты ревёшь, бестолковый?—
Три безлошадные бабы подводу
Наняли за целковый,

Даже ельник на стуже насквозь продрог,
Даже звёзды жмутся к луне,
А они идут вперёд без дорог,
По сугробам, по целине.

А они идут по пояс в снегу,
В тёмных чащах торят пути.
Не сдержать их напор боевой врагу,
От штыков и пуль не уйти.

У черты городской, на полянке,
И за речкой, на том берегу,
Чёрным ломом валяются танки
На окрашенном кровью снегу.

Где-то близко стучат пулемёты.
Горизонт от разрывов рябой.
Поредевшие, потные роты,
Прямо с марша вливаются в бой.

Зазолотилось взгорье за окном,
В стеклярус капель дождевых одето.
С плодами, с хмелем, с молодым вином
В свои права вступает бабье лето.

Грузно катился в кровавой мгле
Сотой атаки вал.
Злой и упрямый, по грудь в земле,
Насмерть солдат стоял.
Знал он, что нет дороги назад —
Он защищал Сталинград.

И кажется мне иногда,
Что живу я на свете четыреста лет,
Что четыреста раз в ноябре замерзала вода,
Что четыреста раз опадал с наших вишен цвет.

В смятой фуражке,
Кряжист,
Бородат,
Вылез на бруствер
Русский солдат.
С казённой махрой
В жестяном котелке,
С «Окопной правдой»
В холщовом мешке.
Винтовка в руке
И флаг на штыке.
Скрипнул солдат
Сухим сапогом.

Жарища жаждой глотки обожгла,
Скоробила рубахи солью пота.
По улицам притихшего села
Проходит запылённая пехота.

Вплетённые в неровный стук подков,
Шаги пехоты тяжелы и глухи.
Зажав губами кончики платков,
Стоят у тына скорбные старухи.

Горизонт, оттенённый отрогами гор,
Синей дымкой подёрнут слегка.
В паутине каналов, прудов и озёр
Янцзыцзян — Голубая река.

Когда устану или затоскую,
Взгляну в глаза, как в прозелень морскую,
Уйдёт усталость, и тоска отпрянет,
И на душе заметно легче станет.