Михаил Юрьевич Лермонтов

О, полно извинять разврат!
Ужель злодеям щит порфира?
Пусть их глупцы боготворят,
Пусть им звучит другая лира;
Но ты остановись, певец,
Златой венец не твой венец.

О ты, вонючий храм неведомой богини!
К тебе мой глас... к тебе взываю из пустыни,
Где шумная толпа теснится столько дней
И где так мало я нашел еще людей.
Прими мой фимиам летучий и свободный,
Незрелый слабый цвет поэзии народной.

Один среди людского шума
Возрос под сенью чуждой я,
И гордо творческая дума
На сердце зрела у меня.

И вот прошли мои мученья,
Нашлися пылкие друзья,
И я, лишённый вдохновенья,
Скучал судьбою бытия.

Как страшно жизни сей оковы
Нам в одиночестве влачить.
Делить веселье - все готовы:
Никто не хочет грусть делить.

Один я здесь, как царь воздушный,
Страданья в сердце стеснены,
И вижу, как, судьбе послушно,
Года уходят будто сны;

‹1›

Он был в краю святом,
На холмах Палестины.
Стальной его шелом
Иссекли сарацины.

Понёс он в край святой
Цветущие ланиты;
Вернулся он домой
Плешивый и избитый.

Он был рождён для счастья, для надежд
И вдохновений мирных! - но безумный
Из детских рано вырвался одежд
И сердце бросил в море жизни шумной;
И мир не пощадил - и бог не спас!
Так сочный плод до времени созрелый
Между цветов висит осиротелый,

Он метил в умники, попался в дураки,
Ну, стоило ли ехать для того с Оки!

Он прав! Наш друг Мартыш не Соломон,
Но Соломонов сын,
Не мудр, как царь Шалима, но умён,
Умней, чем жидовин.
Тот храм воздвиг и стал известен всем
Гаремом и судом,

Она была прекрасна, как мечта
Ребёнка под светилом южных стран;
Кто объяснит, что значит красота:
Грудь полная иль стройный гибкий стан
Или большие очи? - но порой
Всё это не зовем мы красотой:
Уста без слов - любить никто не мог;