Пётр Филиппович Якубович

Тюрьма, как некий храм, я помню, в детства годы
Пленяла юный ум суровой красотой...
Увы! Не царь-орёл, не ворон, сын свободы,
К окошку моему теперь летят порой,
Но стая голубей, смиренников голодных,
Воркуя жалобно, своей подачки ждёт, -

Как прилив могучий,
Шёл и шёл народ,
С детски ясной верой,
Всё вперёд, вперёд.

Чтоб врага свободы
Поразить в бою,
Нёс одно оружье -
Правоту свою...

Не плачь, о мать моя! И сына не кори!
Не горе дом твой посетило.
С тоской и горечью врагам не говори,
Что сына ты похоронила.

Но ты скажи, что духом он восстал
Из ненавистной ночи гроба,
Когда уверовал и истину познал,
И что ему смешна их злоба!

«Не пора ли отдохнуть нам, братья?
Мрак глубок, не видно маяка.
Шевелятся на душе проклятья,
Замерла усталая рука.
Нет ни сил, ни бодрости, ни воли...
Бросим вёсла! Руль - игрушка волн!
Тщетны крики нестерпимой боли,
Гибни, гибни, беззащитный чёлн!»

Лес увядает, и падает
Листьев шумливый поток.
Поздняя радость не радует:
Вот ароматный цветок
Выглянул... Счастьем сияющий,
Синий смеётся глазок.
Грустно гигант умирающий
Смотрит на бледный цветок!

Вечер румяный притих, догорая,
Лист не прошепчет в лесной глубине;
Тучек перистых гряда золотая
В недосягаемой спит вышине.

Тихо мелькнула звезда, и другая...
Ночь надевает свой царский венец..
— Мука, великая мука людская!
Стихла ли ты, наконец?