Поэзия 50-х

В коммунальное помещение,
Где засохли в банках цветы,
Ты пришла, как чудное видение
И как гений чистой красоты.
Потом ушла...
К чему рыданье!
К чему похвал ненужный хор!
Осталось прежнее страданье
И холостяцкий коридор.

В печи пылают весело дрова,
К полуночи окончена работа.
Из тишины ночной едва-едва
Доносится гуденье самолёта.

Ещё листок в календаре моём
Лёг на душу, как новая нагрузка.
Кто объяснит мне — почему подъём
Бывает легче медленного спуска?

За какие такие грехи
не оставшихся в памяти дней
всё трудней мне даются стихи,
что ни старше душа, то трудней.
И становится мне всё тесней
на коротком отрезке строки.
Мысль работает ей вопреки,
а расстаться немыслимо с ней.

Людские души - души разные,
не перечислить их, не счесть.
Есть злые, добрые и праздные
и грозовые души есть.

Иная в силе не нуждается,
её дыханием коснись -
и в ней чистейший звук рождается,
распространяясь вдаль и ввысь.

Этот случай был в пятидесятом.
Распалясь, в один из летних дней
Вы меня назвали азиатом,
Уколоть желая побольней.

Промелькнули годы, но поныне
Эта сцена в памяти жива.
И в колонизаторской гордыне
Вашу сущность выдали слова.

По вологодскому Заречью
Бродил я вечером,
Как вдруг
Счастливый кто-то
Мне навстречу
Метнулся с криком:
— Здравствуй!.. Друг!..
Забыл?..
— Да нет же! — отвечаю
И что-то мямлю про года,
А сам мучительно гадаю:

С паровозами и туманами
В набегающие поля
На свидания с дальними странами
Уезжаем и ты, и я.
Уезжаем от мокрых улиц,
Безразличия чьих-то глаз,
Парусами странствий надулись
Носовые платки у нас.
Мы вернёмся, когда наскучит

Почему говорится:
«Его не стало»,
если мы ощущаем его
непрестанно,
если любим его,
вспоминаем,
если —
это мир, это мы
для него
исчезли.
Неужели исчезнут
и эти ели
и этот снег
навсегда растает?
Люди любимые,

Сколько милых ровесников
в братских могилах лежит.
Узловатая липа
родительский сон сторожит.
Всё беднее теперь я,
бесплотнее день ото дня,
с каждой новой потерей
всё меньше на свете меня.
Черноглазый ребёнок...
Давно его, глупого, нет.

Я поднимаюсь по колючим склонам,
я мну в ладонях пыльный полынок,
пылает бухта синим и зелёным,
кузнечики взлетают из-под ног.

Я слышу всё — и горестные шёпоты,
И деловитый перечень обид.
Но длится бой, и часовой, как вкопанный,
До позднего рассвета простоит.
Быть может, и его сомненья мучают,
Хоть ночь длинна, обид не перечесть,
Но знает он — ему хранить поручено