Андрей Ширяев

Набросив парус, точно грязный плед,
на плечи, наблюдаю дно морское;
закат, кораллы, штиль… и всё такое.
И понимаю, что покоя нет -
есть только состояние покоя.

Ночным плетением клинков дуэль похожа на любовь.
Мой друг, не смейся, не злословь, захлопни дверцу.
Иной подход, но та же цель. Любовь похожа на дуэль,
где всё кончается, ma belle, уколом в сердце.

Он пишет тёмной кровью по реке,
он так любим, он, боже, так далёк,
опавший лист прилип к его щеке,
как мотылёк.

В горячечных хрипящих голосах,
несущих нас отсюда в никуда,
живём, живём на разных полюсах,
телами прожигая корку льда,

Я в Аргентине, дед. Парик с тремя хвостами
сожрала моль, и вечный Крест над головой.
Здесь просыпаешься, как будто в Казахстане -
вокруг такая степь да степь, хоть ветром вой.
Аборигены, те, что вырезали местных
(давно, полтысячи, примерно, лет назад),

Прекрасна, точно первая трава,
она восходит из глубин бездонных,
она приносит солнце на ладонях
и воздух превращается в слова.

Рисую иероглиф «Сон».
Горячей пылью занесён,
не уподобившись едва
придворному льстецу,

Играет лентами раскрашенный дикарь,
легко прижившийся в кабацких зазывалах.
На солнце пятна. На экваторе — декабрь.
Венки и куклы на рождественских развалах.

Светает. Океан перебродил
и двинулся в предгорья — вал за валом.
Движенье рыб. Движение светил.
Такая мощь в неспешном, небывалом,
неумолимом празднике воды,
что даже вихрь, косматые следы
несущий вдаль по черепашьим скалам,

Седьмая ночь ещё копытами не вызрела,
ещё — оркестрик на пологом берегу.
Ресницы — вниз! И миг от выдоха до выстрела,
и птицы в небе, точно ноты на снегу.

На звоннице, крылат и безутешен,
звонарь ласкает меркнущий янтарь.
Закат. С пернатым страхом перемешан
на завтра напророченный январь.