Евгений Евтушенко

В прохладу волн загнав
стада коров мычащих,
сгибает стебли трав
жара в застывших чащах.

Прогретая гора
дымится пылью склонов.
Коробится кора
у накаленных клёнов.

Ахматова двувременной была.
О ней и плакать как-то не пристало.
Не верилось, когда она жила,
не верилось, когда её не стало.

Паровозный гудок,
журавлиные трубы,
и зубов холодок
сквозь раскрытые губы.

До свиданья, прости,
отпусти, не неволь же!
Разойдутся пути
и не встретятся больше.

Итак, живу на станции Зима.
Встаю до света — нравится мне это.
В грузовике на россыпях зерна
Куда-то еду, вылезаю где-то,
Вхожу в тайгу, разглядываю лето
И удивляюсь, как земля земна!

Нас не спасает крест одиночеств.
Дух несвободы непобедим.
Георгий Викторович Адамович,
а вы свободны,
когда один?
Мы, двое русских,
о чем попало
болтали с вами

За ухой, до слёз перчённой,
сочинённой в котелке,
спирт, разбавленный Печорой,
пили мы на катерке.

Катерок плясал по волнам
без гармошки трепака
и о льды на самом полном
обдирал себе бока.

Сюда, к просторам вольным, северным,
где крякал мир и нерестился,
я прилетел, подранок, селезень,
и на Печору опустился.

И я почуял всеми нервами,
как из-за леса осиянно
пахнуло льдинами и нерпами
в меня величье океана.

В городишке тихом — Таормина
Стройно шла процессия с мадонной.
Дым от свеч всходил и таял мирно,
Невесомый, словно тайна мига,

Впереди шли девочки, все в белом,
И держали свечи крепко-крепко.
Шли они с восторгом оробелым,
Полные собой и миром целым.

Со мною вот что происходит:
ко мне мой старый друг не ходит,
а ходят в мелкой суете
разнообразные не те.
И он
не с теми ходит где-то
и тоже понимает это,
и наш раздор необъясним,
и оба мучимся мы с ним.

Ты спрашивала шёпотом:
"А что потом?
А что потом?"
Постель была расстелена,
и ты была растеряна...
Но вот идёшь по городу,
несёшь красиво голову,
надменность рыжей чёлочки,
и каблучки-иголочки.