Степан Щипачёв

Метеорит, метеорит.
Откуда он родом — не говорит.
Лежит перед нами железисто-гладкий,
неведомый гость из туманных галактик
осколок погибшей какой-то планеты,
какой — мирозданье забыло приметы.
На чёрный кусок я гляжу молчаливо.

— Горько! Горько!— им кричат кругом,
И некуда от возгласов деваться:
Таков обычай — надо целоваться
При всех за шумным свадебным столом.
Ещё смущаются молодожёны,
Но мы, хмелея, на своём стоим:
Торжественно роднею окружённым,

Субботний день - уже темно
в работе отсверкал,
и ты сидишь в фойе кино
на сквозняке зеркал.

С раскрытой книгою, одна,
хоть парочки кругом.
На шее родинка видна
под лёгким завитком.

Кончен с августом расчёт,
и дожди не ждут указок.
Серая вода течёт
струйками с зелёных касок.

От дождя звенит в ушах.
И хотя не замечаем,
осень с нами в блиндажах
греется горячим чаем.

Весь под ногами шар земной.
Живу. Дышу. Пою.
Но в памяти всегда со мной
погибшие в бою.

Пусть всех имён не назову,
нет кровнее родни.
Не потому ли я живу,
что умерли они?

Не знаю, как опишу
тот вечер, тот страшный июльский вечер?..
Ревела гроза у горы Машук,
и ливень был молниями просвечен.
Фуражка Лермонтова на траве
лежала, наполненная водою...
Сутулясь, гора уж не первый век
стоит, омрачённая той бедою.

Вас нет ещё: вы - воздух, глина, свет;
о вас, далёких, лишь гадать могли мы, -
но перед вами нам держать ответ.
Потомки, вы от нас неотделимы.

Деревья в снегу, и в снегу дома.
Недели идут за неделями.
Мне грустно прощаться с тобою, зима:
с морозами и метелями.

Стояла, до ряби в глазах бела,
явив красоту свою пышную,
и в той красоте
не один замела
след жизни, как тропку лыжную.

Вечерний свет звезды
мерцает в вышине;
задумались сады,
и стало грустно мне.

Он здесь, в моём окне,
звезды далёкой свет,
хотя бежал ко мне
сто сорок тысяч лет.

Рукою волосы поправлю,
иду, как прежде, молодой,
но девушки, которым нравлюсь,
меня давно зовут "седой".
Да и друзья, что помоложе,
признаться, надоели мне:
иной руки пожать не может,
чтоб не сказать о седине.
Ну что ж, мы были в жарком деле.