Восьмистишие

В протяжных стонах самовара
Я слышал стон её души.
Что было скрыто в песне пара -
В протяжных стонах самовара?
Венчалась ли она в глуши,
Иль умирала дочь Тамара?
Как знать! Но в воплях самовара
Я слышал вопль её души.

Звезда субботняя лампады,
За окнами — тяжелый снег,
Пространств пустынные преграды,
Ночных мгновений чёткий бег...

Вот 3 удара, словно пенье
Далекое — колоколов...
И я, чтоб задержать мгновенья,
Их сковываю цепью слов.

У бабушки Забавушки
Собачка Бум жила,
Однажды Буму бабушка
Пирожных испекла.
— На, Бум, бери тарелочку,
Пойдём с тобой в буфет…
Глядят, а мышки съели всё,
Пирожных больше нет.

У нашей святой молодёжи
Хорошие песни в крови -
На баюшки-баю похожи
И баю борьбу объяви.

И я за собой примечаю
И что-то такое пою:
Колхозного бая качаю,
Кулацкого пая пою.

Не верю ни в бога, ни в чёрта,
Ни в благо, ни в сатану,
А верю я безотчётно
В нелепую эту страну.

Она чем нелепей, тем ближе,
Она — то ли совесть, то ль бред,
Но вижу, я вижу, я вижу
Как будто бы автопортрет.

Это есть художник Альтман,
Очень старый человек.
По-немецки значит Альтман -
Очень старый человек.

Он художник старой школы,
Целый свой трудится век,
Оттого он невёселый,
Очень старый человек.

Это что ползёт такое
Незнакомое?
Здравствуй, племя молодое,
Насекомое!

- Я не племя! -
Отвечала эта крошка. -
Я - одна!
Меня зовут Сороконожка!

Я знаю: будет золотой и долгий,
Как мёд густой, непроходимый полдень,
И будут с гирями часы на кухне,
В саду гудеть пчела и сливы пахнуть.
Накроют к ужину, и будет вечер,
Такой же хрупкий и такой же вечный,
И женский плач у гроба не нарушит

Я шёл сквозь ночь. И бледной смерти пламя
Лизнуло мне лицо и скрылось без следа…
Лишь вечность зыблется ритмичными волнами.
И с грустью, как во сне, я помню иногда
Угасший метеор в пустынях мирозданья,
Седой кристалл в сверкающей пыли,