Илья Эренбург

Когда зима, берясь за дело,
Земли увечья, рвань и гной
Вдруг прикрывает очень белой
Непогрешимой пеленой,
Мы радуемся, как обновке,
Нам, простофилям, невдомёк,
Что это старые уловки,
Что снег на боковую лёг,
Что спишут первые метели

Когда подымается солнце и птицы стрекочут,
Шахтёры уходят в глубокие вотчины ночи.
Упрямо вгрызаясь в утробу земли рудоносной,
Рука отбивает у смерти цветочные вёсны.
От сварки страстей, от металла, что смутен и труден,
Топор дровосека и ропот тяжёлых орудий.

Когда приходите Вы в солнечные рощи,
Где сквозь тенистый свод сверкает синева,
Мне хочется сказать, сказать как можно проще
Вам только тихие и нежные слова.

Когда я был молод, была уж война,
Я жизнь свою прожил — и снова война.
Я всё же запомнил из жизни той громкой
Не музыку марша, не грозы, не бомбы,
А где-то в рыбацком селенье глухом
К скале прилепившийся маленький дом.

Кому предам прозренья этой книги?
Мой век среди растущих вод
Земли уж близкой не увидит,
Масличной ветви не поймёт.
Ревнивое встаёт над миром утро.
И эти годы не разноязычий сечь,
Но только труд кровавой повитухи,

Кончен бой. Над горем и над славой
В знойный полдень голубеет явор.
Мёртвого солдата тихо нежит
Листьев изумительная свежесть.
О деревья, мира часовые,
Сизо-синие и голубые!
Под тобой пастух играл на дудке,
Отдыхал, тобой обласкан, путник.

Как давно сказано,
Не все коровы одним миром мазаны:
Есть дельные и стельные,
Есть комолые и бодливые,
Весёлые и ленивые,
Печальные и серьёзные,
Индивидуальные и колхозные,
Дойные и убойные,
Одни в тепле, другие на стуже,

Есть в хаосе самом высокий строй,
Тот замысел, что кажется игрой,
И, может быть, начертит астроном
Орбиту сердца, тронутого сном.
Велик и дивен океана плач.
У инея учился первый ткач.
Сродни приливам и корням близка
Обыкновенной женщины тоска.

Крылья выдумав, ушёл под землю,
Предал сон и погасил глаза.
И, подбитая, как будто дремлет
Сизо-голубая стрекоза.
Света не увидеть Персефоне,
Голоса сирены не унять,
К солнцу ломкие, как лёд, ладони
В золотое утро не поднять.

Я только лист на дереве заглохшем.
Уныл и нем России сын.
Уж не нальётся вешним соком
Душа моя, — она, как дым
Развеянный. Ты, ветер, вей!
Умру, не высказав любви своей.
Уж смерть пришла, но в смерть ещё не верю.