Илья Эренбург

Звезда средь звёзд горит и мечется.
Но эта весть — метеорит —
О том, что возраст человечества —
Великолепнейший зенит.

О, колыбель святая, Индия,
Младенца стариковский лик,
И первый тиск большого имени
На глиняной груди земли.

Знакомые дома не те.
Пустыня затемнённых улиц.
Не говори о темноте:
Мы не уснули, мы проснулись.
Избыток света в поздний час
И холод нового познанья,
Как будто третий, вещий, глаз
Глядит на рухнувшие зданья.
Нет, ненависть - не слепота.

...И вот уж на верхушках ёлок
Нет золотых и розовых огней.
Январский день, ты был недолог,
Короче самых хрупких дней.
Но прожигает этот ранний холод
Далёкие загрезившие облака.
И мнится, где-то выше чёрных ёлок
И выше грузного дымка,

...И кто в сутулости отмеченной,
В кудрях, где тишина и гарь,
Узнает только что ушедшую
От дрёмы тёплую Агарь.

И в визге польки недоигранной,
И в хрусте грустных рук — такой —
Всю жизнь с неистовым эпиграфом
И с недодышанной строкой.

Из земной утробы Этновою печью
Мастер выплеснул густое серебро
На обугленные чёрные предплечья
Молодых подручных мастеров.

Домна чрева средь былого буерака.
Маховое сердце сдвинуло века.
И тринадцатым созвездьем Зодиака
Проросла корявая рука.

Из-за деревьев и леса не видно.
Осенью видишь, и вот что обидно:
Как было много видно, но мнимо,
Сколько бродил я случайно и мимо,
Видеть не видел того, что случилось,
Не догадался, какая есть милость —
В голый, пустой, развороченный вечер

Каждый вечер в городе кого-нибудь хоронят,
Девушку печальную на кладбище несут.
С колоколен радостных о тихом царстве звонят,
И в церквах растворенных о празднике поют.

Как восковые, отекли камельи,
Расина декламируют дрозды.
А ночью невесёлое веселье
И ядовитый изумруд звезды.
В туманной суете угрюмых улиц
Ещё у стоек поят голытьбу,
А мудрые старухи уж разулись,
Чтоб легче спать в игрушечном гробу.

Как дерево в большие холода,
Ольха иль вяз, когда реки вода,
Оцепенев, молчит и ходит вьюга,
Как дерево обманутого юга,
Что, к майскому готовясь торжеству,
Придумывает сквозь снега листву,
Зовёт малиновок и в смертной муке

Как скучно в "одиночке", вечер длинный,
А книги нет.
Но я мужчина,
И мне семнадцать лет.
Я, "Марсельезу" напевая,
Ложусь лицом к стене.
Но отдаленный гул трамвая
Напоминает мне,
Что есть Остоженка, и в переулке
Наш дом,