Валентин Дмитриевич Берестов

Как будто всё, что есть в бору,
Собралось на опушке:
Здесь и лучи, и тень в жару,
И голос той кукушки,
Грибы находишь по утру,
Несёшь малину в кружке…

Опять кладу я компас на ладонь.
Щелчок – и стрелка чуткая на воле.
И, как от пут освобождённый конь,
Дрожит она в родном магнитном поле.

Шла осень. Орешник пожух, облетел.
И вдруг – вот насмешник! – серёжки надел.

Всю зиму серёжки на ветках качал
И вьюгу в одёжке весенней встречал.

В мороз и в метели, и ночью и днем,
Дрожа, шелестели серёжки на нём.

Блещут перья на павлине –
Заглядение одно!
А прекрасной половине
Красоваться не дано.
Всё – ему, а что же – ей?
Всё не так, как у людей!

В веночке из листков распластанных,
Полуувядших, тёмно-красных,
Без стебелька, без цветоножки,
Как пуговицы или брошки,
Лежат они, к земле приколоты,
Последнее живое золото.
И словно первые снежинки
Летят последние пушинки.

Цветов лиловых или белых
В садах пустых и почернелых
Не держит над собой сирень.
Зато как много листьев целых,
Не порванных, не пожелтелых,
Живых сердечек – чистых, смелых
Оставлено на чёрный день.

И вот приближается осень,
Плоды золотые приносит,
Роняя и ставя на стол.
И – здравствуйте, милости просим! –
Пришло приглашение осам
Сменить примелькавшихся пчёл.
Ах, пчёлы, чудачки, бедняжки,
С какой-нибудь кашки-ромашки

Отец мой не свистел совсем,
Совсем не напевал.
Не то, что я, не то, что я,
Когда я с ним бывал.

Не в полный голос, просто так,
Не пел он ничего.
Все говорят, что голос был
У папы моего.

Гибкая палка.
Московская снасть.
Это рыбалка,
Отцовская страсть.

Сердца блаженный,
Ликующий стук.
Чуткой антенной
Замер бамбук.

Смертная скука
Со стороны.
Сладкая мука
У края волны.

Пройдоха возгласил, налив рюмашку:
– Я трезвому не верю ни на грош.
У пьяного все мысли нараспашку,
А что задумал трезвый – не поймёшь.