Зинаида Гиппиус

Три раза искушаема была Любовь моя.
И мужественно борется... сама Любовь, не я.

Вставало первым странное и тупо-злое тело.
Оно, слепорождённое, прозрений не хотело.

И яростно противилось, и падало оно,
Но было волей светлою Любви — озарено.

Часы остановились. Движенья больше нет.
Стоит, не разгораясь, за окнами рассвет.

На скатерти холодной неубранный прибор,
Как саван белый, складки свисают на ковёр.

И в лампе не мерцает блестящая дуга...
Я слушаю молчанье, как слушают врага.

Радостно люблю я тварное,
святой любовью, в Боге.
По любви — восходит тварное
наверх, как по светлой дороге.

Темноту, слепоту — любовию
вкруг тварного я разрушу.
Тварному дает любовь моя
бессмертную душу.

Спеленут, лежу, покорный,
Лежу я очень давно;
А месяц, чёрный-пречёрный,
Глядит на меня в окно.
Мне страшно, что месяц чёрный...
А, впрочем, — не всё ль равно?
Когда-то я был упорный,
Вил цепь, за звеном звено...
Теперь, как пес подзаборный,

Бездонного, предчувственного смысла
И благодатной мудрости полны,
Как имена вторые, — нам даны
Божественные числа.

Грех — маломыслие и малодеянье,
Самонелюбие — самовлюбленность,
И равнодушное саморассеянье,
И успокоенная упоенность.

Грех — легкочувствие и легкодумие,
Полупроказливость — полуволненье.
Благоразумное полубезумие,
Полувнимание — полузабвенье.

Уж третий день ни с кем не говорю...
А мысли — жадные и злые.
Болит спина; куда ни посмотрю —
Повсюду пятна голубые.

Церковный колокол гудел; умолк;
Я всё наедине с собою.
Скрипит и гнётся жарко-алый шёлк
Под неумелою иглою.

1

По торцам оледенелым,
В майский утренний мороз,
Шёл, блестя хитоном белым,
Опечаленный Христос.

Не слушайте меня, не стоит: бедные
Слова я говорю; я — лгу.
И если в сердце знанья есть победные, —
Я от людей их берегу.

Две нити вместе свиты,
Концы обнажены.
То «да» и «нет» — не слиты,
Не слиты — сплетены.
Их тёмное сплетенье
И тесно, и мертво.
Но ждёт их воскресенье,
И ждут они его.
Концов концы коснутся —
Другие «да» и «нет»,