Стихи 20 века

Меж редеющих верхушек
Показалась синева.
Зашумела у опушек
Ярко-жёлтая листва.
Птиц не слышно. Треснет мелкий
Обломившийся сучок,
И, хвостом мелькая, белка
Лёгкий делает прыжок.
Стала ель в лесу заметней —
Бережет густую тень.

Летописцы будущих веков,
Вот я открою вам эту бесстрастную внешность, я скажу вам,
что написать обо мне.

На раздробленной ноге приковыляла,
У норы свернулася в кольцо.
Тонкой прошвой кровь отмежевала
На снегу дремучее лицо.

Листва отпылала,
опала, и запахом поздним
Настоян осинник —
гарькавым и легкоморозным.
Последними пали
иеблеклые листья сирени.
И садики стали
беднее, светлей и смиренней.
Как пот,
остывает горячего лета усталость.

Листья падают, листья падают.
Стонет ветер,
Протяжен и глух.
Кто же сердце порадует?
Кто его успокоит, мой друг?

С отягченными веками
Я смотрю и смотрю на луну.
Вот опять петухи кукарекнули
В обосененную тишину.

Иду над рекою по краю дороги (моя утренняя прогулка,
мой отдых),
Вдруг в воздухе, к небу, задавленный клёкот орлов,
Стремительная любовная схватка вверху на просторе,
Сцепленные, сжатые когти, бешеное, живое, вертящееся
колесо,

И первый шум листвы ещё неполной,
И след зелёный по росе зернистой,
И одинокий стук валька на речке,
И грустный запах молодого сена,
И отголосок поздней бабьей песни,
И просто небо, голубое небо —
Мне всякий раз тебя напоминают.

1937

Все, как тогда, в то лето злое:
И жесткий шорох пыльных трав,
И ветер, дышащий золою,
И грохот бомб у переправ,

И блеклый хворост маскировки,
И жаркий, жадный ход машин,
И пеший раненый на бровке, —
И он, наверно, не один…

Мир под морской водой,
Леса на дне моря, листья и ветви,
Морской салат, обширные поросли мхов, диковинные семена
и цветы, непроходимые чащи, прогалины, розовый
Различные краски: бледносерая, зелёная, пурпурная, белая,

Мне памятно, как умирал мой дед,
В своём запечье лежа терпеливо,
И освещал дорогу на тот свет
Свечой, уже в руке стоявшей криво.
Мы с ним дружили. Он любил меня.
Я тосковал, когда он был в отлучке,
И пряничного ждал себе коня,

Мне приснился город, который нельзя победить, хотя бы
напали на него все страны земли,
И мне снилось, что это был город Друзей, какого ещё
никогда не бывало,
И что выше всего в этом городе крепкая ценилась любовь,
а все прочие его качества происходили отсюда,

Мне сладок был тот шум сонливый
И неусыпный полевой,
Когда в июне, до налива,
Смыкалась рожь над головой.

И трогал душу по-другому, —
Хоть с детства слух к нему привык, —
Невнятный говор или гомон
В вершинах сосен вековых.