Иван Алексеевич Бунин

Пустыня в тусклом, жарком свете.
За нею  — розовая мгла.
Там минареты и мечети,
Их росписные купола.

Там шум реки, базар под сводом,
Сон переулков, тень садов —
И, засыхая, пахнут мёдом
На кровлях лепестки цветов.

Под небом мертвенно-свинцовым
Угрюмо меркнет зимний день,
И нет конца лесам сосновым,
И далеко до деревень.

Один туман молочно-синий,
Как чья-то кроткая печаль,
Над этой снежною пустыней
Смягчает сумрачную даль.

Христос воскрес! Опять с зарёю
Редеет долгой ночи тень,
Опять зажёгся над землёю
Для новой жизни новый день.

Ещё чернеют чащи бора;
Ещё в тени его сырой,
Как зеркала, стоят озёра
И дышат свежестью ночной;

Они глумятся над тобою,
Они, о родина, корят
Тебя твоею простотою,
Убогим видом чёрных хат…

Так сын, спокойный и нахальный,
Стыдится матери своей —
Усталой, робкой и печальной
Средь городских его друзей,

В тайге, в глуши её зелёной,
Всегда тенистой и сырой,
В крутом овраге под горой
Бьёт из камней родник студёный:

Кипит, играет и спешит,
Крутясь хрустальными клубами,
И под ветвистыми дубами
Стеклом расплавленным бежит.

Блистая, облака лепились
В лазури пламенного дня.
Две розы под окном раскрылись -
Две чаши, полные огня.
В окно, в прохладный сумрак дома,
Глядел зелёный знойный сад,
И сена душная истома
Струила сладкий аромат.
Порою, звучный и тяжёлый,

Пой, соловей! Они томятся:
В шатрах узорчатых мимоз,
На их ресницах серебрятся
Алмазы томных крупных слёз.

Сад в эту ночь  — как сад Ирема.
И сладострастна, и бледна,
Как в шакнизир, тайник гарема,
В узор ветвей глядит луна.

Роса, при бледно-розовом огне
Далёкого востока, золотится.
В степи сидит пустушка на копне.
В степи рассвет, в степи роса дымится.

Для жизни жизнь! Вот пенные буруны
У сизых каменистых берегов.
Вон красный киль давно разбитой шхуны…
Но кто жалеет мёртвых рыбаков?

Ай, тяжела турецкая шарманка!
Бредёт худой согнувшийся хорват
По дачам утром. В юбке обезьянка
Бежит за ним, смешно поднявши зад.