Иван Алексеевич Бунин

Молчат гробницы, мумии и кости,—
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.

И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный — речь.

Молчат гробницы, мумии и кости, —
‎ Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
‎ Звучат лишь Письмена.

И нет у нас иного достоянья!
‎ Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
‎ Наш дар бессмертный  — речь.

Спокойно на погосте под луною…
Крестов объятья, камни и сирень…
Но вот наш склеп, — под мраморной стеною,
Как тёмный призрак, вытянулась тень.

Смотрит месяц ненастный, как сыплются жёлтые листья,
Как проносится ветер в беспомощно-зыбком саду.
На кусты и поляны в тоске припадают деревья:
«Проноси, вольный ветер, скорей эту жуткую ночь!

Снова сон, пленительный и сладкий,
Снится мне и радостью пьянит, —
Милый взор зовёт меня украдкой,
Ласковой улыбкою манит.

Знаю я,  — опять меня обманет
Этот сон при первом блеске дня,
Но пока печальный день настанет,
Улыбнись мне  — обмани меня!

Спокойный взор, подобный взору лани,
И всё, что в нём так нежно я любил,
Я до сих пор в печали не забыл,
Но образ твой теперь уже в тумане.

— Счастливы мы, фессалийцы! Чёрное, с розовой пеной,
Пахнет нагретой землёй наше густое вино.
Хлеб от вина лиловеет. Кусок овечьего сыру,
Влажно-солёный, крутой, горную свежесть хранит.

Старик у хаты веял, подкидывал лопату,
Как раз к святому Спасу покончив с молотьбой.
Старуха в чёрной плахте белила мелом хату
И обводила окна каймою голубой.

Не скрыть от дерзких взоров наготы,
Но навсегда я очи опустила:
Не жаль земной, мгновенной красоты, —
Я красоту небесную сокрыла.

Синий ворон от падали
Алый клюв поднимал и глядел.
А другие косились и прядали,
А кустарник шумел, шелестел.

Синий ворон пьёт глазки до донушка,
Собирает по косточкам дань.
Сторона ли моя ты, сторонушка,
Вековая моя глухомань!