Вера Инбер

В осеннем небе бледный рог луны.
И улицы тихи, как горные ущелья.
В мой лучший час вечернего безделья
Осенние деревья-колдуны
Как будто мглой сиреневой полны.
Певец-поэт, за поворотом дальним,
Поёт о «бедной маленькой Нана».

Мы Красной Пресне слово предоставим,
Продлим регламент Ленинским горам,
Откуда вся Москва, в красе и славе,
Открыта солнцу, звёздам и ветрам.

Прохладнее бы кровь и плавников бы пара,
И путь мой был бы прям.
Я поплыла б вокруг всего земного шара
По рекам и морям.

Безбровый глаз глубоководной рыбы,
И хвост, и чешуя...
Никто на свете, даже ты бы,
Не угадал, что это я.

И прежде чем укрыть в могиле
Навеки от живых людей,
В Колонном зале положили
Его на пять ночей и дней...

И потекли людские толпы,
Неся знамёна впереди,
Чтобы взглянуть на профиль жёлтый
И красный орден на груди.

Расставаясь, поцелую, плача,
Ясные глаза.
Пыль столбом завьётся, не иначе,
Как гроза.

Грянет гром. Зашепчет, как живая,
В поле рожь.
Где слеза, где капля дождевая -
Не поймёшь.

На тёмный плющ летят цветы жасмина,
Как крылья мотыльков.
Часы текут пленительно и длинно,
На камне полустёртая терцина
Поёт без слов.

Однажды дала объявленье
Улитка:
«Сдаётся квартира с отдельной
Калиткой.
Покой, тишина. Огород
И гараж.
Вода. Освещение.
Первый этаж».
Едва появилось в лесу
Объявленье,
Тотчас же вокруг началось
Оживленье.

Собачье сердце устроено так:
Полюбило — значит, навек!
Был славный малый и не дурак
Ирландский сеттер Джек.

Как полагается, был он рыж,
По лапам оброс бахромой,
Коты и кошки окрестных крыш
Называли его чумой.

Закройте крепко-крепко ваши глазки.
К нам не придёт никто.
Я помню, вы всегда любили сказки.
Лежите тихо, только не засните:
Я расскажу вам, сколько захотите,—
Пятнадцать, двадцать, сто...

Скворец-отец,
Скворчиха-мать
И молодые скворушки
Сидели как-то вечерком
И оправляли пёрышки.
Склонялись головы берёз
Над зеркалом пруда,
Воздушный хоровод стрекоз
Был весел, как всегда.
И белка огненным хвостом