Осип Эмильевич Мандельштам

Смутно-дышащими листьями
Чёрный ветер шелестит,
И трепещущая ласточка
В тёмном небе круг чертит.

Тихо спорят в сердце ласковом
Умирающем моём
Наступающие сумерки
С догорающим лучом.

У каждого трамвая
Две пары глаз-огней
И впереди площадка,
Нельзя стоять на ней.

Он завтракает вилкой
На улицах больших.
Закусывает искрой
Из проволок прямых.

Сосновой рощицы закон:
Виол и арф семейный звон.
Стволы извилисты и голы,
Но всё же - арфы и виолы.
Растут, как будто каждый ствол
На арфу начал гнуть Эол
И бросил, о корнях жалея,
Жалея ствол, жалея сил,

Румяный шкипер бросил мяч тяжёлый,
И черни он понравился вполне.
Потомки толстокожего футбола -
Крокет на льду и поло на коне.

Спросили раз у воина:
- На Шипке всё спокойно ли?
Да, - отвечал он, - здесь на Шипке
Все признают свои ошибки.

Среди лесов, унылых и заброшенных,
Пусть остаётся хлеб в полях нескошенным!
Мы ждём гостей незваных и непрошенных,
Мы ждём гостей!

Пускай гниют колосья перезрелые!
Они придут на нивы пожелтелые,
И не сносить вам, честные и смелые,
Своих голов!

Холодная весна. Голодный Старый Крым,
Как был при Врангеле – такой же виноватый.
Овчарки на дворе, на рубищах заплаты,
Такой же серенький, кусающийся дым.

Стрекозы быстрыми кругами
Тревожат чёрный блеск пруда,
И вздрагивает, тростниками
Чуть окаймлённая, вода.

Сусальным золотом горят
В лесах рождественские ёлки,
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят.

О, вещая моя печаль,
О, тихая моя свобода
И неживого небосвода
Всегда смеющийся хрусталь!

Небо вечери в стену влюбилось, -
Всё изрублено светом рубцов -
Провалилось в неё, осветилось,
Превратилось в тринадцать голов.