Илья Эренбург

Когда она пришла в наш город,
Мы растерялись. Столько ждать,
Ловить душою каждый шорох
И этих залпов не узнать.
И было столько муки прежней,
Ночей и дней такой клубок,
Что даже крохотный подснежник
В то утро расцвести не смог.

В ночи я трогаю, недоумелый,
Дорожной лихорадкою томим,
Почти доисторическое тело,
Которое ещё зовут моим.

Оно живёт своим особым бытом —
Смуглеет в жар и жадно ждёт весны,
И — ком земли — оно цветёт от пыток,
От чудных губ жестокой бороны.

В одежде гордого сеньора
На сцену выхода я ждал,
Но по ошибке режиссёра
На пять столетий опоздал.

Влача тяжёлые доспехи
И замедляя ровный шаг,
Я прохожу при громком смехе
Забавы жаждущих зевак.

Переулок. Снег скрипит. Идут обнявшись.
Стреляют. А им всё равно.
Целуются, и два облачка у губ дрожащих
Сливаются в одно.
Смерть ходит разгневанная,
Вот она! за углом! близко! рядом!
А бедный человек обнимает любимую девушку

В печальном парке, где дрожит зола,
Она стоит, по-прежнему бела.
Её богиней мира называли,
Она стоит на прежнем пьедестале.
Её обидели давным-давно.
Она из мрамора, ей всё равно.
Её не тронет этот день распятый,
А я стою, как он стоял когда-то.

В музеях Рима много статуй,
Нерон, Тиберий, Клавдий, Тит,
Любой разбойный император
Классический имеет вид.
Любой из них, твердя о правде,
Был жаждой крови обуян,
Выкуривал британцев Клавдий,
Армению терзал Траян.
Не помня давнего разгула,

Носил учебники я в ранце,
Зубрил латынь, над аргонавтами
Зевал и, прочитав «Каштанку»,
Задумался об авторе.
Передовые критики
Поругивали Чехова:
Он холоден к политике
И пишет вяло, нехотя,
Он отстаёт от века
И говорит как маловер,

Снова смута, орудий гром,
И трепещет смертное сердце.
Какая радость, что и мы пройдём,
Как день, как облака, как этот дым, вкруг церкви!
Полуночь, и пенье отмирает глухо.
Темны закоулки мирской души.
Но высок и светел торжественный купол.

В тихих прудах печали,
Пугая одни камыши,
Утром купались
Две одиноких души.
Но в полдень, когда влага застыла,
И тревогой затмились леса,
И в небе полуденном скрылась
Первых видений роса,
Одна из них, жадно ныряя,
Коснулась ровного дна,

Те же румыны, газа свет холодный,
бескровный,
Вино тяжёлое, как медь.
И в сердце всё та же готовность
Сейчас умереть.